С А Й Т         В А Л Е Р И Я     С У Р И К О В А 

                              ("П О Д      М У З Ы К У     В И В А Л Ь Д И" ).

                                ЛИТЕРАТУРА , ФИЛОСОФИЯ, ПОЛИТИКА.

                                               От ПРАВ  человека   к правам  ЧЕЛОВЕКА:  

 
ГЛАВНАЯ   
ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ       
ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ     
ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ                             
МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ
 


     

От ПРАВ  человека   к правам  ЧЕЛОВЕКА:

 

А.Ципко   Третье Средневековье   http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg132006/Polosy/1_2.htm

В.  Можегов,  Декларация "О правах и достоинстве человека" - ответ русской цивилизации глобализационному проекту

http://kreml.org/opinions/115257240?user_session=dd972a69749e5312a6a930b836be902e

А. Привалов  О Вольтере, Руссо и прокуроре Устинове  http://www.expert.ru/columns/raznoe/10-04-2006/

 

Митрополит  Кирилл  зачитал  на  последнем  Русском  соборе  несомненно эпохальный  доклад (А.Ципко   Третье Средневековье )

   есть  надежда,  что   он    и  окажется, в  конце концов,  для европейской цивилизации  точкой     обратного  отсчета,  началом   медленного отползания   от   края,  к  которому  она  незаметно   приблизилась   за  то    время,   пока       все  свои  ценностные   установки  стала  считать продуктом   исключительно   собственного  опыта,    легкомысленно  снижая  роль, сыгранную    в  ее  ценностной   ориентации     христианством. Одним  из     оснований  для надежды   является  то,  что  выступление  м. Кирилла было, судя  по  всему   санкционировано(  поддержано, одобрено)  и,  может  быть,  даже  стимулировано     высшей  властью(об  этом  открыто говорит   В.  Можегов,   к  этому,  по  существу, склоняется А. Привалов

 Не  является случайным и присутствие  г.  Лаврова  на  Соборе. Кто  знает, может  быть  он  и окажется    главным кандидатом  на  выборах 2008 года,    а  сфера  пртивостояния господ Медведева   и  Иванова  будет  ограничена борьбой  лишь  за  премьерское  кресло.  Вполне   возможно, что   президент   Путин,   сконцентрировав в  своих  руках необъятную  управленческую  власть, дозрел   и особенно  остро    почувствовал,   необходимость  определенного,  в  рамках   действующей конституции, перераспределения  высшей власти  по  схеме:   президент -идеолог   в связке  с  сильным, независимым премьером-управленцем.   Подобный   сдвиг, вполне,  кстати. вписывающийся в  ремизовский  проект   конституции, сдвиг  от формального двоевластия  к фактическому в  России неизбежен,  поскольку высшая  власть  в  ней  сильно  идеологизирована  уже  не  один  век    и  к простому   управлению (менеджменту)  без  потери   эффективности   не  сводится.    В  первом  приближении такой сдвиг может  быть   осуществлен  за  счет простого   снижения   управленческой активности  президента Б то есть  фактического  усиления  роли  премьера  в  управлении (  что  при  молодом  и деятельном  премьере   сделать  не сложно  )   В  дальнейшем же,    в  случае  успеха  первого  опыта,  можно  будет вести  речь и   о жесткой,  безусловной   форме,   скажем,  в  варианте, когда  главой правительства  оказывается вице-президент    избираемый   в  связке с   президентом.

 Пока  все  это – далекая  перспектива, но уже сегодня четко  просматривается   идеологический тренд  в поведении  власти.  Что-то недавно  пытался сформулировать помощник   президента. Теперь  возможность идеологического  конструирования предоставлена  фигуре  несомненно  более  предрасположенной для  подобного  рода    деятельности     влиятельнейшему  церковному иерарху.

   Если  исходить  из  того, что высшая  власть  солидарна с  тезисами  м. Кирилла, то необходимо  признать, что  им   на  Русском  соборе   заявлена   вовсе не церковная,  а государственная  концепция.    Точнее  так:    государственная  власть заявила  свою концепцию  устами  церкви.

   Нельзя   не  заметить,   что  доклад  м. Кирилла при  всей  резкости  формулировок  исполнен  тем  не  менее  не    как      идеологический,    а    прежде  всего  как   политический доклад.  Обосновывая относительность   прав   человека ( категорически  отрицая    саму  возможность  их   абсолютизации ),   м.  Кирилл  предельно  корректен  по  отношению  к католицизму  и протестантству —он   старательно обходит  историю  проблемы,  которая,  вне  всякого сомнения,  восходит  к конфессиональному  расколу  христианства.   Проблема прав  человека  в  докладе  м. Кирилла  есть  данность и  по существу   рассматривается  лишь  один  вопрос, как  совместными  усилиями     преобразовать  эту данность   и  хотя     бы  частично   снять  те   издержки, к  которым  привела безрассудная абсолютизация   прав   человека.       Возможно,   что это  лишь  первый   шаг,  своего рода   захват  плацдарма,     и  методичное  наступление с  анализом  роли   отдельных христианских  конфессий   еще предстоит. 

  Если же  попытаться    перевести  проблему  прав  человека  в   идеологическую область,   то есть  рассмотреть  ее вне   политики, пренебрегая  возможным  обострением  межконфессиональных  отношений,   то   нам  прежде  всего   придется  обратиться  к  каноническим  евангельским  текстам.

 

В трех  синоптических Евангелиях ( Марк, Матфей,  Лука) хорошо  просматривается одна   интенсивно проработанная, но не  избалованная толкованиями   тема,  которую можно  было   бы  назвать  так: «Мессия   иудейский  и   Мессия христианский».  За деталями я  отсылаю  к своей   работе  «Иисус  и  мир» , а здесь  коротко остановлюсь   на  главном. 

Израиль ждет   Мессию,    с которым  связывает  свое   освобождение и  царство небесное на  земле.  Приход   именно такого Мессии    предвещает  Иоанн  Креститель. Где-то  в  далеком  Капернуаме появляется  Некто, обладающий силой  целителя, которую Он  поначалу  не  скрывает и  интенсивно—  в  массовых  исцелениях­— демонстрирует. Однако,  что-то  Его  вдруг останавливает,  и  чудеса      явно  отступают  на  второй   план,     становятся   дозированными ( и  у Матфея,  и  у  Марка этот    внезапный переход   хорошо  виден  и только  у  Луки массовые исцеления   продолжаются  и  после   входа  в  Иерусалим ).  Иисус    явно  не  спешит  в  Иерусалим,  обладатель   исключительной   силы  и  власти  ведет  себя  в  высшей  степени странно,   настолько,  что   даже Иоанн  Креститель  вынужден послать   к  Нему   гонцов,    чтобы   выяснить  Тот  ли  Он или  нужно  ждать  Другого. И странен,  очень  странен   с  точки зрения тех, кто ждет  классического израильского  Мессию,  ответ Иисуса.  Послам  Он прямо  ничего  не  говорит,  а  обращается с проповедью к  народу,  в  которой  фактически (  так  во  всяком  случае  у  Матфея)  отделяет   Себя от Своего предтечи, а значит, и от Мессии - царя: того, которого все вы ждете, не будет – и н ы м   будет путь в это Царство, и н ы  м  является сам смысл его.

 У   Матфея  буквально  сразу  же  после  первых массовых  исцелений   Иисус   произносит в  высшей  степени  неожиданную   для чаемого   Израилем  Мессии    проповедь (Нагорную ),  в  которой   излагает   совершенно фантастическую  для  того  времени   программу жесткого  личного самостеснения,  с   осуществлением  которой Он  и  связывает для  каждого Царство  небесное.    Он  определенно   отказывается  от давления  на  своих  учеников  и  последователей (в  том  числе и  в  форме   чудес), —  вера в Него     понимается  Им исключительно  как свободный  индивидуальный      выбор.  Именно  так формулируется   в  Евангелии  главное   для  тех  времен  право человека—  право на свободную веру,  обеспечиваемую не внешней  силой,  не  авторитетом,  не  чудом,  не  посулами  земных   благ  и    неограниченных  удовольствий,   а  исключительно внутренней духовной  потребностью, неистребимой( в осознавшем  себя существе)    тягой  к идеальному, которая  питает самоограничение   человека,  которая   питается  им.

Перед  входом  в  Иерусалим  Он совершает  одно из  своих ослепительных  чудес   — воскрешает  Лазаря,  и  Его вход в  священный  город  будет    входом   триумфатора.  Город  фактически  окажется    в  Его  руках  и   одним   только знамением Своим,  свидетельствующим  о  том,    что  близок  час,  когда   каждый  в Израиле   получит  полный   набор ожидаемых  земных  благ, Он безусловно  получал  бы   всю  полноту   власти. Но   странный Мессия   даже  не пытается  использовать эту возможность,     а  фактически (эпизод  у смоковницы   )  отказывается  от миссии   Мессии  иудейского.

 «Отныне да не вкушает никто от тебя плода во век» (Мк.11,12)…  Может быть, суетность Его собственных мыслей, связанных  с  триумфом   входа   заставила Его  отступить в пригород,  и смоковница,  превратившись  в  символ иудейского мессианства, стала итогом Его ночного борения с Собой — с соблазном мессианства земного, иудейского…Ему,  похоже,  и говорит Он «нет». Не утолить жажды от этого «дерева» ни Ему сегодня, ни кому-либо отныне и вовек: засохнет эта «смоковница», так и не распустившись. Мессия страдающий, неземной - христианский - вошел вчера в Иерусалим. И не восторг толпы  теперь Ему нужен, а неприязнь тех, в чьих руках духовная власть над Израилем.

Идея  волшебного,  чудесного избавления  человека,  одаривания  его  счастьем, ничем  не  ограниченной  свободой —  идея   иудейского   мессинианства—  решительно  отбрасывается  Иисусом.  И  именно тогда этим   Его  ответственным и жертвенным  поступком   над  плоскостью  обыденного утилитарного  существования рождающейся Европы— в крест  к  этой  плоскости  и была воздвигнута  вертикаль    идеального, которая решающим образом   переопределила  все это существование.

   Попыткам  же  «воскресить» ту смоковницу  и  все-таки  вкусить  от нее  с  тех пор нет  числа. И  возобновляться  они будут,  видимо,  постоянно,   когда  с относительно  чистыми намерениями, когда  —нет,  когда в формах звероподобных (любая социальная  революция), когда  в относительно благородных («Легенда о Великом  инквизиторе»Достоевского  - это  именно  о такой  попытке), а  когда   просто  из-за неизъяснимого  желания  сказать какую-нибудь  гадость (хорошо упакованную  в  умные  рассуждения) об этом странном  и подозрительно  живучем христианстве….  

 Царство   Божие —внутри  человека, и каждому предстоит  свой  собственный  путь в него. И  оно немыслимо  без  непрерывного выстраивания    собственной  души,   без  стеснения  собственного  Я   во имя  другого, без развитого чувства  ответственности  перед  другим.  Иисус   отвергает   иудейский   вариант  свободы  и  прав человека,  и  расплата   следует  немедленно:  активизируются притихшие  было   духовные  лидеры   Израиля, теряет  всякий  интерес  к Нему    народ( Распни  его!),  решается на  свою дерзкую  выходку  Иуда, который  открыто,  видимо,   не  соглашался  с  Иисусом,  звал   Его    к  знамению  и своим  доносом, возможно,  хотел  всего лишь  заставить Иисуса  предстать  пред  Израилем Мессией  иудейским.   Пусть  на кресте — сойдя  с  него…..

Именно  в эти  дни  между входом  в Иерусалим и Голгофой, когда   окончательно  уходил  в небытие    Мессия  иудейский  и  рождалось христианство. Я   не  хочу  утверждать, что    Православие  в  своей  практике  с  абсолютной точностью воспроизводит дух  Евангелия.  Это, наверное,  в  принципе   невозможно,  поскольку в   Евангелиях  и  посланиях  апостола  Павла  заложена  чисто  теоретическая  концепция,   которая   при  реализации  в разных  условиях,  разными  людьми   должна  порождать  разные  формы, подчас  и  достаточно, в  конце  концов,   далекие  от теоретического  образца. Говорить  поэтому   можно  лишь  о   степени   удаления  от первоначального замысла.   И здесь  для  меня  совершенно  очевидно,    что Православие   в  своей  практике  знасительно меньше,  чем  другие   христианские конфессии, деформировало  две  основные  евангельские  идеи:  идею свободной, обеспечиваемой  всецело  внутренним  движением веры   Христа  и  идею самоограничения,  самостеснения.   Но    эти  две  идеи  были  ключевыми— именно  они  отсекали  родившуюся  и  пока  еще  иудейскую  секту   христиан  от  иудаизма  и  закладывали  основу   новой  мировой  религии.  Более  того, и   это тоже  очевидно,   именно  в поле   двух  этих  идей  шло  разделение   Европы  на  Запад  и  Восток,  формировались  специфические  представления о   свободе    и     правах  человека….

У  исторического  христианства    определенно  просматривается  тенденция  к   чрезмерному   о- внешнению   христианской  идеи. С  чисто  культурологической  точки  зрения раскол христианской Церкви на   католическую и  православную   произошел именно  по  этой линии—  соотношение внутреннего  и  внешнего,  индивидуального  и  абсолютного(  можно показать, что догматические разночтения     отражают и  это). Причем именно католическая церковь о-внешняла  христианскую идею  с особым  размахом  и  рвением.  Протест  Лютера  и был,  по существу, направлен    против  этой  избыточности. Однако  протестантское  снятие абсолютного и безусловного   в христианстве шло в  самых опасных  для   подобной  процедуры    условиях— в  условиях   столь характерного  для  католицизма  ущемления "внутреннего  человека" и  дискредитации     идеи   самостеснения.  Право, закон, постепенно занимавшие  место  религиозной  идеи во  внешнем  ограничении   человека, становились    на   Западе   единственным и  безусловным ограничением,  открывая  таким образом   эпоху  утилитарного  человека—  эпоху его  прав  и  свобод.  И в своем  «подпольном  человеке»  Достоевский оказался  куда  более прозорливым, чем  в Петруше  Верховенском.  За этим, полностью  легализованным,  выведенным из подполья  " дважды  два - -пять"   сегодня  уже    трудно не   видеть     все   прелести  европейского современного   человека     до-освобождающегося  от бремени  внутренних  ограничений.   

Идея  самостеснения    лишь  по  своему  применению  является   внутренней,  частной, индивидуалистической.   По  существу  же, регулируя существование  единичного среди  других,  она   концентрирует  в  себе коллективный  опыт этого  сосуществования.  В  самостеснении Я, одним  словом,  скрытно  присутствует   Мы,  которое  сегодня  активно  превращается  во внешнюю  злонамеренную  силу. Внутреннего Мы  как  бы  и  не  существует,  и  отказ от  себя    не  воспринимается  как  результат  само-рефлексии,  самооценки,   а   исключительно   как подчинение внешней,  тупой  силе.  От  евангельской  идеологи  в  такой  трактовке  не  остается  и  следа,  и христианский  Мессия с  его  призывом искать  Бога  в  Себе,  с  его   желанием  принять только  с в о б о  д  н о е   уверование   в Себя  уступает  место освободителю  внешнему,  которому    подчиниться можно  только  рефлекторно и  которого на самом  деле   Израиль  два  тысячелетия   тому  назад   и  ждал.   

            Результат  крайнего  о – внешнения  христианской  идеи  является   и    казус   с толерантностью. Н. Гарадже  принадлежит  чрезвычайно  удачная  мысль: толерантность— « то, чем становится смирение без любви». То  есть  отсутствие любви превращает христианское смирение,   самостеснение  в  суррогат    в  толерантность.  И  это, действительно,  так. Любовь, собственно, и осуществляет  перевод  естественных претензий к  другим в третирующую естество  требовательность  к  себе, определяя все  многообразие  промежуточных  состояний между  истинным  смирением и  его  суррогатом. 

           Смирение, переходящее по  мере  уменьшения любви  в  толерантность, и толерантность, перерабатываемая любовью в смирение....              Конечно же, за  20  век ( и особенно  за  его  вторую  половину) усиливший свой  позиции либерализм ( особенно в  предвосхищении конца  истории) заметно  сместил  равновесие смирение-толерантность  в  сторону  последней..   Такие  смещения    происходили  постоянно и во все времена. Они  всегда были  характерны в  аристократической среде, да  и во всяком  элитарном  сообществе     существовала и  будет  существовать тенденция   потеснить  слишком  уж простоватое  смирение  знающей  себе цену  толерантностью.   Смещения в  пользу  толерантности   всегда  имеют  место  и в  эпохи   благополучные, относительно  мирные.  И  наоборот,  при  войнах, крупных  потрясениях равновесие  смещается к  смирению, как бы компенсируя избыток жестокости и жесткости. 

Россия  если   чем  и  отличается от  либерального  Запада, так это  большим  смещением названного  равновесия  в  сторону  смирения. В  массе своего народа,  в некотором  суммарном его поведении, естественно. Причем   допущение, что это  смещение  является  не результатом какого-то отставания, а  заложено в  самой основе  российской  цивилизации, в  особенностях   исповнедуемой  в России  христианской  веры., отнюдь не  является большим  преувеличением.

       Это исконно российское  смещение.   И  именно оно  питает поразительную инерционность  нашей  страны. Качество, которое при  каком-нибудь глобальном  катаклизме,  глядишь, и  превратиться еще  из недостатка  в   достоинство. Вполне возможно, что это  качество и  есть главное  достояние  России—  то, что  не только обеспечит ей  успех в  разворачивающемся  межцивилизационном противостоянии, но и  станет  со  временем   основным  предметом  российского духовного экспорта.

 

Совершенно  очевидно, что  основной  пафос    доклада м. Кирилла  сводится   именно  к идее  восстановления евангельского  духа  в христианстве.     Православие, как   конфессии  в  максимальной   степени  сохранившая  этот дух,  не  только  имеют    моральное право, а   просто  обязано всеми  доступными  средствами  продвигать  эту   идею.   Крайне  легкомысленно  сводить   сию   восходящее  к канонам  Евангелия  особость  Православия,  особость  России    к «идеологическому о противостоянию и самовозвеличиванию" (  к  этому   непременно  будут  упорно  сводить  и  идеологию  сформулированную   м.  Кириллом ).  Легкомысленно  потому,  что нынешняя ослабленная  Россия,  увы,    перестала  быть значимым  фактором  воздействия   на  Запад.    А  это воздействие, между  прочим,    только формально     казалось  внешним, но по  существу    оно всегда   было в н у т р е н н и м —    автономная  часть западной  цивилизации,  Россия  и  была   для  Запада   своего  рода    "в н у т р е н н и м    ч е л о в е к о м ". —  стимулом  существования  не по  формальному   внешнему  закону,  а по внутреннему    убеждению.

Сегодняшняя Россия    еще  очень  слаба  для    полного возвращения  себе    той   роли в судьбе   западной  цивилизации, которую  она  призвана  сыграть. Сегодня она   воспринимается  Западом  сугубо  утилитарно —  исключительно как  источник  сырья  и дешевой  рабочей силы.  И   этот  утилитаризм  может     оказаться   особо    разрушительным сегодня,   когда   западная цивилизация     в одночасье  стала однополярной  и  получила,  таким  образом,  возможность   с а м о д е р ж а в н о    вырабатывать  свою  ценностную   шкалу. Сегодня  резко усилилось   ощущение,   что  какой-то  громадный   период   роста  могущества  и  влияния  Запада,  начавшийся  с Нового  времени,   с  первых  буржуазных  революций,  подходит к  концу, что    и   для  Запада  наступает  пора  " считать  варианты". А  их немного.  Гибель  в  противостоянии  с целеустремленными  и  идейными  варварами   Юга.  Тихая капитуляция перед гигантом  с  Востока. И наконец, попытка  выстоять - выдержать  напор  и с Юга,  и с Востока.  Без  своего  "внутреннего  человека"   - "России" -   Западу  последнюю  задачу  не решить, поскольку  он   слишком  долго  существовал   в условиях преимущественно внешнего    стеснения  и  в значительной  степени    утратил  вкус   к  любым  формам стеснения  индивидуального,  внутреннего.    Он  стал  на  удивление   л е г к и м,    инерционность  его резко  упала,     и  любой   ублюдок,  автор  удачного рекламного  ролика,  в  своем   влиянии  на  общество   может составить  сегодня   серьезную  конкуренцию  и  мыслителю,   и  проповеднику,  и   автору  художественного   шедевра.

  Если  иметь  в  виду   эти  соображения,   то  становится   ясно,  что  доклад   м. Кирилла,    это  обращение   не  только  к  России, но  и  ко  всей    Западной   цивилизации,   что  это  отнюдь  не конфессиональный  ход, а колоссальной  важности    цивилизационная   инициатива   России.   Высказанные М. Кириллом  идеи —  и  это  также  трудно    не  заметить ­— хорошо коммутируют с теми соображениями,   которые  высказывал  совсем  недавно  А. Панарин,  выстраивая   свою    экстраполяцию  для   России. Он   подтверждает  в  ней  особую  цивилизационную  роль  России,  но возможность  сыграть  эту  роль связывает   с     отказом  от «либеральной дихотомии — “гражданское общество — государство”». И предлагает возвращение   к     триаде: «церковь — государство — гражданское общество.»  И следующим  образом формулирует основное   социальное  противоречие современности   « столкновение не “демократии и тоталитаризма”, а экономического тоталитаризма и духовно-религиоз­ного фундаментализма».

 Такую позицию  очень   легко представить как анахронизм. Но     по  существу  А. Панарин  утверждает  одно: осуществленная секуляризация   общества  была  не достижением,  а     социологическим  просчетом. Цивилизация попыталась освободиться от  власти трансцендентного, но  это  освобождение   было  преждевременным, чрезмерным  оно  было  освобождением   подростковой  по существу   цивилизации, возомнившей  себя  взрослой.

 Панаринский  «анахронизм», таким  образом,   превращается в    трезвую  оценку  нашей, запутавшейся  в  собственных  соплях  цивилизации: время  освобождения  от  начал  мистических, от  власти запредельного  для нее еще   не  пришло. И это  не  тактический  ход —  это признание цивилизационной  ошибки.

 И по существу — единственная  нормальная для  России реакция  на  сегодняшнее состояние цивилизации. Либо вместе  с ней медленно опускаться  на  четыре  лапы, либо… попытаться вернуться назад…

 

Примечание.  

Проблема  абсолютизации  прав  человека  привлекает  мое  внимание  достаточно давно,  и  я  неоднократно  касался  ее  прежде. Вторая  половина  этой  статьи  является  набором извлечений  из  следующих  работ: 

- Россия   как внутренний  человек  Запада

-Единичный  на  рандеву  сам с собой

- Казус  Гараджи и  казуистика  Немцева

- Возвращение


  
       ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ       
            
Рассылка 'Советую прочитать'
 ПОИСК  ПО САЙТУ
Яndex
 
           НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ  

             САЙТА

  

Рассылки Subscribe.Ru
Советую прочитать
   
     ©ВалерийСуриков